Сидим как-то вечером, заедаем усталость столовской пайкой, сверяем записи. Лариска потянулась сладко, аж косточки хрустнули и натянулась форменная рубашка, обрисовывая огромные груди, что еле вмещались там, грозя вырваться на волю.

- Ларис, выронишь титьки, так потом не соберешь.

- А ты на что? Мужик ты или не мужик?

- Конечно, мужик. Только рука у тебя больно тяжелая. Чуть что не понраву и готово - инвалид производства, пострадавший на заталкивании выпавших титек.

- Не бойся, маленький, больно не будет.

- Ну да, не успеешь ничего почувствовать. Очнешься - гипс.

- Да ладно, что я, зверь какой. могу и сама достать титьку, если хочешь.

- Глупый вопрос. Хочу. Такие титьки на дороге не валяются.

- А не забоишься? Вдруг разохочусь? Что делать будешь?

- Исполнять твою охоту.

- Смотри, я предупредила.

И Лариска, встав со стула, жалобно пискнувшего под ее весом, расстегнула рубашку, сняла ее и повесила на спинку стула. Расстегнула лифчик, способный прикрыть головы четырем туркменам или узбекам вместо тюбитейки и вывлила груди. Посмотреть было на что. Размером с небольшой арбуз, молочно белые, с розовым соском. От них невозможно было взгляд отвести. Руки аж зачесались, стремясь ухватить эту красоту, потрогать, погладить, поцеловать. Хриплым голосом попросил позволения потрогать, а Лорка смеется

- Что за мужики пошли? Смелее надо быть. Не съем же я тебя.