Моя голова с ее ладонью на затылке там же, где были. Марго опускается и целует меня в губы. Тем, чем целует женщина без лица.

Не в обморок, Юль. В обморок нельзя, это совсем стыдно.

Вот я лежу снова в темноте, с мокрым ртом, мокрым подбородком, собачьи-мокрым носом, испорченная, использованная и при этом ничему не наученная, ничего не сумевшая, разве что остаться в сознании. Движения бедер Марго наверняка были обольстительны и горделивы, пока во мне пробудилось древнее воспоминание о том, как воспитательница в детском саду грубовато вытирала мне рот тканевой салфеткой, когда я перемазалась в манной каше. Власть сменилась, и теперь меня воспитывает Марго, которая тогда ходила где-то в третий-четвертый класс, от силы в пятый, а потом вышла замуж, развелась, опять вышла, заскучала и стала на потаенных форумах искать послушных девочек; нашлась я, всё такая же неловкая копуша, которой опять надо вытирать рот, на этот раз слишком чистый. Я мало чем посодействовала. Эту жаркую, скользкую, упоительно гадкую встречу с промежностью Женщины я пережила в почти полном оцепенении; все, что я пыталась делать языком, напоминало барахтанье утопающего, и лишь под самый конец, когда Марго притиснула мою голову, а бедра ее остановились и напряглись, я как-то правильно присосалась и начала делать то, что, наверное, и должна девочка, коли уж напросилась вниз. Длилось это недолго. Долго буду вспоминать, наверное, этот мокрый плотский блеск перед глазами, в боковом свете, когда Марго отпустила мою голову. И как я с туповатым, наверное, видом — обиженный зверек — сглатывала лишнюю влагу во рту, пока Марго забиралась обратно на верхнюю полку.

Мечтается, чтобы это она выговорила себе мой первый раз, но опасаюсь, что наоборот — Татьяна заботливо решила, что начинать мне лучше с бритого тугого лобка Марго, что я от Татьяниной собственной не молодости буду в шоке и ужасе. Если так, то решение правильное, но по причине как раз обратной. Мне нужен был именно шок и ужас, и вызвать его могла только Марго с ее ядовито-похотливой физиологией, с инстинктивным самочьим презрением, которое она размазала по моему лицу.

Я лежу, погасив светильник над головой. Татьяна не спешит спускаться, дает мне передохнуть. Я мысленно тороплю ее. Мне хочется защиты. Мои правила игры, мою неуклюже воплощаемую фантазию сейчас совсем легко поломать. Половые потребности Марго почему-то кажутся самым важным, что есть в мире. Чувствую себя виноватой: что-то недодала ей, была неготова, плохо работала. Так и должно быть между мной и Женщинами — но здесь слишком много Марго, слишком ясно, что мне, будь ее воля, вообще не полагалось бы тут фантазировать; я куда лучше, наверное, пригодилась бы заурядно связанной и говорящей «да, госпожа».