Затем Вадик стал меня целовать – иначе, чем обычно, более требовательно и горячо. Потом он коснулся моей груди – вначале руками, нежно и неуверенно, затем – крепче и горячее, а затем – и губами, покрывая поцелуями мои груди и не решаясь приблизиться к соскам. Я и без того таяла... чувствовала, как меня куда-то уносит. В голове у меня звучало почему-то «несет меня лиса за далёкие леса».

Потом... мы начали собираться на пляж, я хотела выйти на веранду за бельём и потянула к себе блузку... но Вадик не дал мне одеться, сказав:

- Э нет, так мы не договаривались. Нужно дать наш ответ Чемберлену.

После чего аккуратно сложил мою блузку в чемодан и сел на него. На губах у Вадика блуждала всё та же озорная улыбка.

Я, конечно, возмутилась... для виду и через 2 минуты уже разгуливала по веранде, голая по пояс, замирая от томительного и незнакомого чувства. Я не столько собирала бельё (хотя старалась сосредоточиться), сколько смотрела «боковым зрением» - не видит ли кто? И, увидев в окнах физиономии – среди них были и мужские – с удвоенной старательностью начала собирать бельё. Соски мои отвердели и поднялись. Затылком я всё время чувствовала пристальный взгляд Вадика.

Мне не хотелось уходить с веранды. Я обмотала полотенце вокруг бёдер и, удивляясь собственной наглости, попросила Вадима сфоткать меня на веранде. Вадик с большой старательностью исполнил поручение, снимая меня во всех ракурсах (и даже грудь крупным планом). Я балдела и таяла.

Потом, когда я зашла к нему – увидела на кровати краски и кисти. Вадик - художник, и часто берет с собой на прогулки этюдник, но сейчас я встрепенулась, чувствуя подвох.

А Вадик уже стоял наготове с кисточкой и краской.

- Блузка нам сегодня не понадобится, - говорит этот скромный сын искусствоведа (а в глазах скачут бесенята), - мы компенсируем её отсутствие средствами искусства.